Читать интересную книгу Доллары за убийство Долли [Сборник] - Жорж Клотц

— То же, что и себе, — сказал Райнер по-итальянски, — и кофе покрепче.

Худощавый, отодвинув тарелку, включил кипятильник и выпрямился навстречу посетителю.

— Нас здесь немного, я вас тут никогда не видел.

— Я проездом, — сказал Райнер. — Вы из Сицилии?

— Из Таормины.

Райнер взял дымящуюся чашку и отхлебнул обжигающий пряный напиток.

— Американцы не умеют варить кофе, — сказал он.

— Американцы ничего не умеют делать, разве что чужие денежки к себе тащить.

Райнер протянул худощавому сигарету, но тот отказался.

— Я купил это бистро в 54-м, — сказал он, — а потом здесь случилась драка, и полиция вынудила меня закрыться. Я занял денег у одного жирного кота, тот надавил на полицию, и я смог снова открыть дело. А потом он намекнул, что если я не хочу иметь такие драки каждый день, то лучше мне уступить бистро, а из меня получится просто превосходный бармен. Так что теперь это заведение принадлежит ему.

— А как зовут жирного кота? — спросил Райнер.

Сицилиец сплюнул на пол, усыпанный опилками.

— Элфид, — сказал он, — тот, у которого дочку укокошили, в газетах еще пишут об этом.

— Не покажете?

Бармен принес тарелку спагетти и утреннюю газету. Райнер развернул ее; на первой странице было напечатано предложение Элфида — два миллиона долларов тому, кто сумеет схватить Крэнсона. Райнер свернул газету и стал быстро есть. Заплатив, он вышел и вернулся в дом № 122 на Стэмп-авеню.

Когда он вошел, Свен только что проснулся. Встав и потянувшись, он остался стоять в центре комнаты, чтобы его не увидели с улицы. Райнер показал на усеченный куб, сливающийся на горизонте с полукружьем гор.

— Доуфенмор, — сказал он.

Крэнсон, взглянув туда, тихонько засмеялся. Смеясь все сильнее, до спазм в колыхающемся брюхе, он вынужден был сесть. Затем он встал и, по-прежнему хохоча, направился на кухню, открыл банку фруктового компота и выпил ее в три глотка. Обтер рот тыльной стороной ладони, звучно рыгнул и уставился на Райнера преданным собачьим взглядом.

В 9 часов Райнер переоделся: надел темно-синий костюм, шляпу того же цвета и английские ботинки из черной кожи. Затем приклеил усы, водрузил на нос очки со стальной оправой, взял дипломат и показал пальцем на холодильник.

— У тебя есть все, что нужно, — сказал он. — Отсюда не выходи. Никто не придет.

Крэнсон не стал задавать вопросов. Он подумал, что, раз Райнер уходит, стало быть, так и надо.

— О’кей.

Райнер закрыл дверь, дважды повернул ключ в замке и вызвал лифт.

Это была узкая торговая улица. Одна витрина сменяла другую бесконечной чередой, и их ряды прерывались только поперечными улочками, также унизанными магазинчиками для людей среднего достатка. Искусственное освещение витрин делало их еще более кричащими. Райнер, не обращая внимания на собственное движущееся отражение в витринах, пересек одну из поперечных улочек, оказался на параллельной и, укрывшись от ветра в амбразуре двери, закурил. Слежки не было. Теперь людей на тротуарах стало очень много, женщины двигались стремительно, а мужчины, застывая перед светофором в ожидании зеленого света, торопливо разворачивали газеты, стремясь ухватить хоть несколько строк за время бесполезного стояния на месте.

Райнер влился в толпу, опустил в автомат монету, газета выпала в его руку, но он не развернул ее и встал в очередь ожидающих автобуса.

Ему удалось сесть только во второй автобус; свободных мест не было, и он держался за пластмассовое кольцо, подвешенное к потолку.

Через головы соседей он мог смотреть на улицу; подняв глаза, он увидел вознесенные вверх скалы небоскребов, автобус плыл внизу по бесконечной реке из автомобилей, как качающаяся соломинка. На пятой остановке масса сдавленных человеческих тел энергично зашевелилась, и, когда закрылись двери, автобус был почти пуст.

Райнер сел и стал разглядывать улицы, плывущие навстречу его отражению в стекле. Это уже был заводской район; в домах сохранились наружные лестницы, проржавевшие до разноцветия осенних красок. На тротуарах то и дело встречались кучи кирпича, мусорные ящики и груды отбросов у пожарных колонок. Это был Хемпстед, конечная остановка.

Райнер вышел из автобуса. Трое или четверо юнцов прислонившись к почерневшей стене своими блестящими рубашками, жевали чуингам, и челюсти их двигались совершенно синхронно.

Он перешел улицу, прошел прямо перед ними и повернул на Коронейшен-стрит.

Когда-то здесь был итальянский квартал. Мэру Вулсли при помощи генерального прокурора удалось выкурить эти семьи одну за другой с 1953 по 1958 год. Некоторые не желали уезжать, и приходилось, чтобы убедить их, что оставаться неразумно, прибегать к мерам достаточно неординарным. Вулсли хотел полностью расчистить этот участок и построить супермаркет, у которого в этом перенаселенном районе было бы чрезвычайно много посетителей. По просьбе мэра экономисты произвели расчеты — предприятие обещало быть сверхрентабельным. Когда последнее семейство было изгнано, бульдозеры снесли половину квартала — за два дня до выборов, где соперник Вулсли получил на 3724 голоса больше. Проект был заброшен, и полуразрушенные улицы постепенно вновь заселились. На смену итальянцам пришли пуэрториканцы, набились по 12 человек в одну комнату и построили времянки на месте снесенных домов. Они привезли с собой старые, грузовики, в которых тоже жили люди. Вокруг Райнера, все возрастая в числе, кружила ребятня, стремясь приноровиться к его быстрому шагу. Он вступил на усыпанную углем тропинку, где из-под ног у него прыгали одичавшие кошки, дошел до переулка, который ребятишки насмешливо именовали 4-й авеню, и, повернув направо сразу за закрытой лавчонкой-парикмахерской, оказался в тупике.

Кирпич здесь был совершенно черным.

Ударом ноги он отшвырнул грязную рычащую шавку, толкнул дверь и вошел.

Прямо под его ногами начиналась железная лестница, которая, казалось, вела прямо в ад.

Облокотившись на зашатавшиеся перила, Райнер глянул вниз и увидел, как внизу светятся ротационные машины, легкий стук клавиш доносился до него. Он спустился. Машинный зал был пуст; вода, струившаяся по стенам, оставила на них бороздки. На полу лежали стопки газет разной толщины, в углу — навалом около 3 тысяч экземпляров восьмистраничного еженедельника, отпечатанного на бумаге цвета блевотины с названием «Революция — навсегда».

Райнер, пройдя через машинный зал, обнаружил еще одну дверь. Из-за стола, образованного из козел с положенными поперек досками, на него глядела физиономия такого же цвета, как окружающая ее пыль.

Девица забрала выпавшую прядь за левое ухо, уставилась на посетителя прозрачным взглядом, затем водрузила на нос розовые черепаховые очки в форме бабочки.

Все ее движения были чрезвычайно медленными, как в кино при рапидной съемке.

— Мне нужно повидать Беллавоуна, — сказал Райнер.

Она сглотнула слюну с таким выражением, как будто это был неразбавленный уксус, и заявила:

— Господина главного редактора сейчас нет.

Райнер улыбнулся и перемахнул через козлы, заваленные грудами папок. Прежде чем девица успела оторвать тощую задницу от стула, он распахнул занавеску, отгораживающую часть комнаты, заглянул за нее и вновь опустил.

Оттуда вышла толстушка, завернутая в простыню, уселась на груду матриц и стала скручивать себе косячок с травкой.

За ней появился бородач, суетливо застегивающий штаны.

— Это вы Беллавоун?

Бородач все еще тяжело дышал, как после долгого бега.

— Да, но я вас не знаю.

Было заметно, как он растерян: его, видимо, смущал визит этого посетителя в безукоризненном костюме и с тщательно ухоженными усами.

— Это не имеет никакого значения. Я хочу, чтобы вы поместили в вашей газете одно объявление.

Беллавоун пожал плечами.

— Но это совсем не наш жанр, вам бы лучше обратиться в «Нью-Йорк Геральд». Я даже не знаю, сколько с вас брать, никогда у нас таких объявлений не было, разве что паренек из наших пожелает сбыть с рук мотоцикл.

Он почесал у себя под мышками, покосился на очки-бабочку девицы, зарывшейся в бумаги, и, осклабившись, добавил:

— У нас, знаете, газета скорее политическая.

— Двести долларов, — сказал Райнер, — но мне нужна целая страница.

Беллавоун хлопнулся на стул.

— Обманывать не буду, — сказал он, — я выпускаю шестьсот экземпляров, и половину мне возвращают нераспроданными.

— Значит, договорились, — сказал Райнер, — вы печатаете мое объявление в завтрашнем номере.

Беллавоун схватил листок, протянутый Райнером, прочел. Машинально сложил его вчетверо и, сунув в карман, обтер лоб платком, которым счищал грязь с матриц.

— Это что, шутка?

— Нет, — сказал Райнер, — тираж увеличьте в четыре раза, и завтра вас прочтет даже Никсон.